На войне я не был в сорок первом... - Страница 48

К оглавлению

48

— Я тоже буду приходить к вам, — пообещал Мишка.

Но через два дня его уже не было в нашем училище...

Мишка погиб под Можайском. Он обманул военкома и по­гиб шестнадцати, а не восемнадцати лет, как уверяли подделан­ные им документы. Он подбил один фашистский танк, а второй танк проутюжил окопчик, в котором с противотанковым ружьем сидел наш Мишка. Он не успел получить ни медали, ни ордена.

Его похоронили в братской могиле посреди березовой рощи. Я был на этой могиле спустя год... Странная это была роща. Казалось, не уцелело ни одного деревца. Снаряды сокрушили все вокруг. Надломленные березы прикрывали кронами ворон­ки. Деревья словно кланялись братской могиле. Была роща, и не стало рощи...

В этом году я снова побывал в тех местах. И не узнал их. Голенастые березки стояли вокруг могилы в зеленых весенних косынках. Я не сразу догадался, в чем дело. Потом понял, что погибшие деревья дали жизнь новой молодой поросли. И моло­дая роща была ничуть не хуже той, прежней...

... Мы возвратились в общежитие голодные, как черти. Воронок принялся вышагивать по комнате, свирепо поглядывая на безмятежно спящего Андрейку.

— Кто спит — тот обедает, — изрек он с философским видом.

Потом он проверил, на месте ли мешочек с нашими сухаря­ми. Были у нас любители пошарить по чужим комнатам.

Он шуршал сухарями, и у меня сразу оказался полный рот слюны.

— На месте сухарики! На месте наш НЗ. Дней на пять хватит, а?

— Перестань трясти ими! Они же крошатся от этого...

— Гм... Слушай, а что, если мы крошки — того... Отде­лим, от сухарей?

— Давай! — обрадованно согласился я и спустил ноги на пол.

Увы! Крошек оказалась малюсенькая пригоршня. Мы только раздразнили аппетит.

—  Вот эти два вроде плесневеть начинают, — озабоченно сказал Воронок, разглядывая довольно крупные сухари.

— Долго ли плесени завестись, — поддержал его я, хотя совершенно не видел ее на сухарях.

— Давай мы их того, а? А то еще отравимся по пути на фронт?

Я не стал убеждать его, что испорченными сухарями с та­ким же успехом можно отравиться и сейчас, и молча поставил чайник на плитку.

Воронок положил на стол «подозрительные» сухари, а мешо­чек тщательно завязал и снова прикинул на руке:

— Дня на четыре хватить? Как думаешь?

— Человек вообще может жить без пищи больше месяца, — с ученым видом сообщил я, — он живет этот месяц за счет своих жировых отложений.

— Да? — удивился Сашка и стал щупать ребра. — А если их нет, этих самых отложений?

— Тогда, конечно, меньше. Но жировые отложения есть у каждого человека. Просто ты не там щупаешь.

— А! — озарило Сашку, но он, проверив, тут же грустно сообщил: — Там у меня тоже нет. Одни мослы торчат. Нет, брат мой, без сухарей все же не обойтись. Съедим эти два — и больше не прикоснемся к мешку.

Сухарики были что надо! Мы не стали их размачивать в кружках. Вот еще — портить все удовольствие. Проглотишь — и не заметишь. Нет, мы отгрызали их понемножку, растирали на зубах и, насладившись в полную меру, запивали кипятком сухарную кашицу.

— А знаешь, — сказал Воронок, — там, в госпитале-то, греч­невая каша с мясом была... Я сразу учуял. Гречка, она пахнет по-особому. С овсянкой ее запаха не сравнить. Гречка с туше­ной свининой. Мечта!

— Жалеешь, что отказался от приглашения? Цветы тебя уже не устраивают?

—Нет, почему же... Цветы — это хорошо. Только они ведь несъедобные. А отказались мы правильно.

Мы засыпаем как убитые. Не часто выдается спокойная ночка. Может быть, завтра совсем не удастся поспать. Налеты на Москву участились...


Глава двадцать четвертая
ЧАС НАСТОЯЩЕГО ИСПЫТАНИЯ

Опять ночь расцвечена яркими ожерельями трассирующих пуль и осветительными ракетами. Мне кажется, что шагают над Москвой великаны на гигантских ходулях из прожекторных лучей. Шагают, натыкаясь на облака и аэростаты воздушного заграждения. Словно с завязанными глазами хотят поймать ма­ленький, юркий самолетик, похожий снизу на безобидного ко­марика. Вот один великан споткнулся о высокие дома, упал, уронив ходули в разные стороны... Но тут же снова поднялся, снова зашагал через крыши, догоняя товарищей...

Высоко-высоко над собой слышим с Воронком рокот мотора.

— Опять прорвался, чертов фашист, — говорит Воронок.  

Он похлопывает рукавицей о рукавицу. Я знаю, о чем он думает. Он думает, что и сегодня будет тушить зажигалки. И может, его наградят медалью «За отвагу», как того паренька, портрет которого мы видели в «Пионерской правде». Но то­му пареньку просто повезло: не на каждую крышу зажигалки падают десятками. Ведь к Москве, как правило, прорываются лишь одиночные самолеты фашистов. Большинство из них из­бавляется от своего груза, не долетев до столицы.

Павлик и его товарищи в такие ночи тоже не дремлют.

Разрушений в Москве не так уж много. Заметно пострадала, правда, улица 25 Октября, ведущая к Красной площади. Но Кремль стоит по-прежнему на своем месте, как стоял сотни лет. Рвутся фугаски вокруг да около, а Кремль стоит и стоит, будто опоясан волшебным кольцом, проникнуть за которое не­возможно. Одна бомба попала в Большой театр, одна — разби­ла памятник Тимирязеву у Кинотеатра повторного фильма. Словно театры и памятники — излюбленные цели фашистов...

Памятник Тимирязеву восстановили быстро. Но вглядитесь повнимательнее в его гранитные плиты — вы и сейчас заме­тите щербинки, оставленные гитлеровской бомбой в сорок пер­вом году...

Наше училище — неподалеку от Курского вокзала. Ох как мечтали гитлеровские летчики парализовать этот вокзал! С него уходили на восток поезда с оборудованием заводов, эшелоны с эвакуированными. Вот почему на нашу долю почти всегда вы­падали веселенькие дежурства. Вот почему и рассчитывал Во­ронок, что медаль «За отвагу» от него не уйдет. 

48