На войне я не был в сорок первом... - Страница 33

— Заливаете, — сказал Сашка, — просто вы старший красноармеец.

— Я шофер БАО, — строго сказал водитель.

Мы подумали, что его так зовут. Глаза у него были с монгольским разрезом. Вот почему такое необычное имя нас не очень удивило.

— Товарищ Бао, — почтительно спросил Юрка Хлопотнов, — а кто поедет с вами в кабине?

Шофер прищелкнул языком, взглянул на Юркину медаль, потрогал ее пальцами и ответил:

— Предпочтение — героям. Садись, дорогой медаленосец. Она у тебя взаправдашняя?

— Командир отряда свою отдал. И документы оформил чин-чинарём. За вторую разведку.

— Да ты, я вижу, свой парень! Меня бы в тот отряд. Так нет — держат в тылу. И на летчика учиться не отпускают.

Он ловко и быстро скрутил «козью ножку» толщиной в два пальца, сыпанул в нее махры и, поцокав языком, нравоучительно сказал:

— Рожденный ползать летать не может. Видать, так и помру за баранкой. Такая, знать, моя планида. Ну, гусары, по коням!

Андрейка, Сашка и я забрались в кузов. Юрка Хлопотнов смущенно устроился в кабине.

— Все, что ли? — спросил шофер Бао.

— Мишки нет...

— За аккордеоном побежал,

— Значит, потанцуем! — Шофер довольно улыбнулся. — Это вы хорошо придумали — аккордеон захватить.

Он разрешил Юрке гуднуть несколько раз. И сразу же в дверях общежития показался Мишка с большим футляром на плечах.

— Давай музыку в кабину, — сказал шофер Бао. Вручив Юрке аккордеон, Мишка плюхнулся через борт в кузов, обнял меня и Сашку:

— Везет нам, ребятки!

Вот было бы здорово, если бы мы ехали на фронт. И передо мной возникают заманчивые картины.

… Машина с горсткой отважных разведчиков мчится по шоссе, которое простреливается гитлеровцами. Командир Алексей Сазонов подбадривает своих орлов:

— Веселей, ребятки! За поворотом — наши.

Осиным роем свистят пули над головами. Склонился к баранке бывалый разведчик шофер Бао. Не раз попадал он в такие переплеты и всегда говорил:

— Живем, гусары!

Голова Александра Воронкова перевязана. Через бинты просачивается кровь. Первым схватился он с «языком» — дюжим обер-лейтенантом, который лежит сейчас в ногах разведчиков, связанный прочными морскими узлами, с кляпом во рту. Глаза немца, налитые кровью, вращаются в бессильной ярости.

И когда до поворота остается какая-то сотня метров, вражеская мина разрывается прямо перед машиной.

— По-пластунски — за мной! — выбравшись из перевернутой машины, командует Алексей Сазонов.

Пленного гитлеровца приходится волочить за собой, как бревно. Остался в машине насмерть сраженный осколком балагур и весельчак Бао. Никогда не услышат больше разведчики его озорной команды: «Гусары, по коням!»

Через полчаса разведчики были у своих. На вопрос товарищей: «А где наш Бао?»—все, как один, виновато опустили глаза...

— Дает наш Бао, — говорит Сашка, — с ветерком едем! Мы встаем в кузове, положив руки друг другу на плечи. Ах, Москва, Москва, какая ты огромная, какая бесконечная!

Какая ты суровая в эти дни, словно и сама надела грубую красноармейскую шинель. В витринах магазинов — мешки с песком, на домах броские надписи: «Бомбоубежище», «Газоубежище» — и стрелы, указывающие вход в подвалы. Дворы домов изрыты щелями, напоминающими окопы.

По Садовому кольцу молча шагают вооруженные ополченцы. В этих рядах — и ученые, и рабочие, служащие и студенты. Только нас, мальчишек, нет в бесконечных колоннах.

— Запевай! — громко говорит командир.

Пусть ярость благородная
Вскипает, как волна!
Идет война народная,
Священная война!

Горячие и гневные слова песни разносятся далеко вокруг, останавливают женщин на тротуарах, вызывают мурашки восторга на наших лицах. Слушает Москва честный и смелый голос своих сыновей, знает Москва, что не отдадут они ее на поругание врагу, как никому не позволят обидеть родную мать, давшую им счастье жизни.

Слушай, Москва, и верь сынам своим! Верь и нам, москвичатам, что нигде и никогда не уроним мы твоей чести. Не беда, что мы не умеем говорить громких слов. Мы будем драться за тебя, Москва, со всей мальчишеской злостью и упрямством. За то, чтоб снова засверкали рубиновые звёзды над твоим Кремлём, чтоб смеялись дети на твоих бульварах, чтоб сменила ты свой строгий вдовий наряд на расписной русский полушалок. Ты слышишь нас, Москва? Нас миллионы у тебя! Сто семьдесят миллионов! Мы выстоим, Москва, мы победим!

— Чего это ты? — настороженно спрашивает Воронок.

—Соринка в глаз попала, — отвечаю я.

— Небось о фронте задумался? Я, брат, тоже…

Шофер Бао выехал за город и тут показал нам во всем блеске свое водительское мастерство. Мелькали кустарники и перелески, мелькали телеграфные столбы. Ветер свистел в ушах, срывал с головы фуражку. Пришлось опустить ремешок под подбородок.

Ты, Мишук, присядь, — посоветовал Воронок,— не ровен час, застудишь горло.

Мишка послушно опустился на дно кузова. Все-таки, наверное, хлопотливо быть певцом. Все время следи за своим здоровьем, опасайся сквозняков. Разве это жизнь? То ли дело мы с Андрейкой и Воронком — стоим себе, как моряки на палубе корабля, орем что-то героическое и плюем на всякие простуды!

Краснознаменная,
Смелее в бой!
Дальневосточная,
Даешь отпор!

Мы замечаем впереди огромное летное поле. Истребители кажутся издали маленькими и безобидными. Около машин суетятся люди. Неужели боевой вылет? Досадно будет не застать Павлика и Виктора.